теперь пойду писать про трахающихся деймонов
слила концовку. даже не просто концовку, а весь последующий текст, начиная со сцены пожара.
раскритикуйте меня полностью.
не вычитано, расцелую за блошки.
Название: Cause I'm your doomheart
Фендом: Мерлин BBC
Пейринг: Мерлин/Артур
Рейтинг: PG
Размер: мини
Жанр: ангст, слеш(привет, кэп!), мозготрах
Cause you're my King and I'm your doomheart В комнате темно, затхло и сыро. Сумрак тяжело ложится на плечи и прижимает к продавленному дивану, размаживая кости о колкие пружины и хороня их где - то между фундаментом и заплесневелыми, потрескавшимися плинтусами, мешая пожелтевшую крошку с пылью и мелким мусором. Тело оцепенело и не хочет двигаться, и кажется, будто мысли, вытекая по венам из кончиков пальцев, локтей и колен, стелятся по захламленной комнате, мятно - сладким дурманом обволакивая реальность в сизую дымку и просачиваясь в щель под дверью. В голове пусто, вокруг завывает холодный морской ветер, босые ноги страшно опускать с подлокотника. Стол завален пустыми обертками от шоколадных батончиков и пластмассовыми банками, свисающая с торшера футболка чуть покачивается на сквозняке, грозя перевернуть хлипкую лампу, и время хрипит где - то в углу, пока окружающее пространство погружается в вакуум вечного сна.
За окном тепло, солнечно и веет южным ветром с далеких фермерских полей. Воздух плавится и рябит от жаркого послеполуденного солнца, искажая силуэты идеально однообразных белых домой с красными крышами и маленькими заборчиками. Стриженные газоны выгорают и желтеют кончиками травинок, где - то вдалеке играют счастливые дети на детской площадке, на веревке неспешно покачивается свежевыстиранное белье. Тихо так, что звенит в ушах, а от общего благоденствия и добропорядочности становится тошно. Золотистый флюгер медленно поворачивается на ветру, и по улице разливается сладкий запах разномастных цветов в палисаднике.
В комнате темно, сыро и до безумия холодно. В лучах солнца, падающих из щели между занавесками, плавающая в воздухе пыль похожа на снег. Стив зябко ежится и дрожит. Он совсем не любит снег, тот напоминает ему о бесконечной постылой дороге и пронизывающем холоде.
***
Снег плавно кружится в воздухе, исчезая у самой земли. Вокруг светло, но небо затянуто сплошным покрывалом пепельных облаков без единого изъяна, или края, или прорехи, и кажется, что свет равномерно разливается в воздухе, застывает, будто молочный налет, будто замерзший кисель, и вроде идешь спокойно и небрежно, но стоит вдохнуть - и тут же задыхаешься, и вязнешь, и не выбраться.
Мерлин зябко ежится и передергивает плечами, крепче кутаясь в запыленный темный плащ. Холод пробирает до костей, и кровь, слишком медленно бухающая по венам, начинает отдавать в кончиках пальцев. Маг идет по дороге без начала и конца, бредет вперед, вперед и вперед, то ли сбиваясь, то ли изначально не считая шаги. На самом деле, он уже давно знает их наизусть.
Кругом ледяная белоснежная пустошь. Одиноко и глухо, жуткий ветер пронизывает до костей, но снежинки практически стоят в воздухе от полного штиля, и собственное дыхание теряется в беззвучии.
Дорога уходит вдаль. Нетронутая, но с четко очерченными границами, такая же белая, как и все здесь, застывшая, постылая, холодная. По бокам ему чудится лес. Косматые ели громоздятся ввысь, черные и эфемерные, полупрозрачные, полуреальные. Между ними совсем не видно что там, в чаще. Через них просвечивает даль горизонта, незавершенность, полная бесконечность и отсутствие стен. Оттуда веет могилой и космической пылью.
Когда он протягивает руку, снежинки не тают на бледной, костлявой ладони, лишь больше замораживают кожу. А стоит стряхнуть - тут же продолжают падать, словно и не встречали преграды на своем пути.
Мерлин колдует. Ровные, покатые слова заклинания спадают с языка и тут же пропадают, как будто их не было, тонут в пространстве, глушат. Пустошь тотчас наполняется голосами. Среди деревьев мелькают десятки людей: старики и дети, девушки, юноши, в платьях, в доспехах, камзолах, мундирах. Колкий смех долго тает в ветвях и эхом бьет по ушам, шепот шуршит, шебуршит, скрежещет, раздражает. Сотни, тысячи душ, которые когда - либо проходили здесь и которые еще пройдут, из разных времен и стран, они веселятся, танцуют, кого - то ищут, зовут, сражаются. Звонко - звонко смеются, так, что словно медные монеты по полу. Мерлина не интересует все это.
Нетронутый снег теряется в полупроступивших, легких отпечатках чужих босых ног. Их так много, что кажется, будто даже по стволам под самые верхушки щербатых сосен уходят невесомые тропки. И лишь одни - единственные нужные шаги загораются золотом прямо перед магом, уходя по колее куда - то вдаль.
Мерлин идет за ними по дороге без начала и конца, не оставляя следов. И тень не падает от него.
***
Мерлин совсем не любит снег, тот напоминает ему пронизывающий до омертвения холод и вязкую бело - талую тишину.
Он помнит, как все начиналось. Как он брел впервые, валясь с ног и падая в жесткие намели, и как танцующие в воздухе снежинки казались хуже самой суровой метели, обжигающие, ослепляющие, душащие. Как он шел и шел, и не останавливался, и думал, что больше никогда не выберется отсюда. Думал, что провалится в незнакомо - пресную черноту за горизонтом.
Эта дорога, бесконечная, нудная, промозглая. Эта дорога, которую Мерлин всегда должен пройти с момента своего последнего вздоха и до рождения младенцем у очередной сердобольной женщины, пытающейся, даже не осознавая, вяло копировать Хунит. И не важно, умер ли он седовласым семидесятилетним стариком или пятнадцатилетним мальчиком, упавшим в ледяную реку, или в двадцать восемь его сбила машина. Каков бы ни был исход, после его ждет стерильно - беззвучный, пустынный путь и уходящие ввысь острозубые ели; путь, в котором маг идет по чужим следам. По следам Своего Короля.
И Мерлин помнит совершенно ясно, как будто выжженные каленым железом, белым и неприятно - морозным, каждый свой раз, каждую свою дорогу, каждый свой шаг. И эта печать прожигает все наметающиеся поверх завалы и зависает где - то в гулкой темноте, глухо и тускло, так что Мерлину хочется промыть рот от полыневой горечи и прикрыть глаза рукой.
Он помнит, как в самый первый раз утопал по колено в снегу, которого не было, как сердце стучало где - то за адамовым яблоком так сильно, что от непрекращающегося рвотного рефлекса сгибало пополам, и ветер проходился по позвоночнику до самых волос, вымывая с собой все кости. Магия трепыхалась где - то очень глубоко внутри, пыталась укрыться от беспощадного Норда за ребрами, пыталась забиться от сдирающих кожу снежинок куда - то в правое легкое, пыталась спрятаться от чего - то постылого и бесконечного, горького и ледяно - безвкусного, смотрящего сквозь слои одежды и плоти без глаз и глазниц, чего - то беспространственного, запредельного, загоризонтного.
Помнит, как потом становилось легче. Как с очередным новым - старым разом все более привычно и ненавистно, как шаги высчитывались сами собой, просто потому, что делать больше нечего, просто потому, что концентрируешься совершенно на другом, а они считаются где - то на краюшке сознания - и зарубками на загрубелых стволах темных елей, и шагов в его дороге ровно бесконечность.
Помнит, как снова и снова он брел, и сотни людей мелькало среди деревьев вокруг. Из разных эпох и народов, совершенно непохожие и здесь неотличимые ничем, бесплотные серебристые духи, те, что проходят этими лесами десятки раз и даже не запоминают этого, не помнят, не ждут, не чувствуют. Шепчутся, переговариваются, улыбаются, и их голоса сводят с ума, их голоса помогают удержаться на плаву, от них хочется заткнуть уши и слушать, слушать, считая шаги. Он помнит смех, звонкий и колкий, промораживающий по самое дно и вымывающий изнутри, не оставляя ничего кроме ветра и холода.
Помнит, как долгая, длинная тень падала от него из - за света, разливавшегося откуда - то из - за туч, примерзнувшая к пяткам и носкам, неспособная убежать, чуть - чуть тянущаяся за самую макушку куда - то к горизонту; помнит, как было страшно, страшно, страшно, и как магия постепенно начинала бурлить в нем, разрастаться, заполняя собой испуганную пустоту внутри, и с каждым разом, с каждой новой смертью и новым колдовством где - то посередине пути он становился все цельнее, все заполненее, и тень таяла, светлея и уменьшаясь.
Пока однажды, через солому, расстрелы, утопленичество, в очередной долгий путь, магия не заполнила его до краев, невозможная, безграничная, могущественная, вязко - талая. От нее веяло темным одиночеством курганов и космической пылью. И тогда тень окончательно исчезла от него, и Мерлин перестал оставлять следы.
***
В комнате темно, затхло и сыро. Разбросанные вещи, обертки и тусклые алюминиевые банки валяются где - то попало, на мебели выцветшие полосы и невнятного происхождения пятна. Холодную тишину разбивает лишь тихо шипящий в углу телевизор, совсем старый, допотопный, из тех, что делали в годах этак шестидесятых, с деревянным корпусом и выпуклым экраном, и даже изображение у него черно - белое. В пыльной исцарапанной коробке монохромные главный герой и его девушка мечты выбирают в магазине занавески под гиенный хохот за кадром. И телевизор - единственный источник света в зашторенной комнате.
Они как - то умудряются умещаться на узком диванчике, прикрытом потертым пледом в отвратительную зелено - бурую клетку. Стив полулежит по диагонали, головой на спинке и ногами на подушке, так что шея затекает, в пояснице колет, и коленки немеют в согнутом положении, а Ричард развалился на оставшейся половине, протянув свои длиннющие ноги под журнальный столик и отсутствующим, остекленело - тупым взглядом уставившись в экран. У Рича реально длинные ноги, нечесаные уже лет пять волосы, и все, что он делает целыми днями - смотрит телевизор, пьет пиво, им заменяя заодно завтрак, обед и ужин. Изредка еще прерывается, чтобы дать Стиву по рукам за сигареты или затащить его в постель. В данном случае, на все тот же диван. Или на пол. Они живут вместе, но, впрочем, кого этим удивишь в нынешнее время.
Стивен поднимается, вяло распинывая мешающиеся под ногами вещи. Норман и Патрик умудрились как - то затащить его на сегодняшний концерт очередной восходящей рок - группы; вообще - то парни пытались затащить их обоих, но Рич - ленивое животное. Стив потягивается, бродит по комнате, подбирая ремень, расческу и сумку, вспоминает какое сегодня число и пытается на глаз определить время. Получается не очень. Подводит глаза, повязывает браслеты - ремешки на запястья, кидает взгляд в покрытое сальным налетом зеркало. Черные волосы, черная рубашка и джинсы, еле держащиеся на узких тазовых косточках. Он выглядит как панк, да только слишком тощий. Впрочем, это они и есть - группа панков, живущая в тихих благодатных районах, но превращающие окружающее пространство в хлам, пьющие, курящие, на грани проблем с законом, практически самое дно. Стив мельком вспоминает парней, какими он их видел позавчера. Норман все также отказывается влезать во что - то с длинным рукавом, а Патрик отращивает шевелюру до плеч. Опять. Впрочем, для них опять - понятие еще неизведанное, ведь они пока не помнят. Это то, что они все всегда делают - вспоминают.
На выходе Стив оглядывает комнату. Пыль, проходя через тонкую полоску света из щели между шторами, становится похожей на снег. Он зябко ежится и потирает костлявые плечи ладонями. Стивен совсем не любит холод.
***
Мерлин совсем не любит холод, поэтому он всегда поздно выбирается из - под одеяла в своей каморке зимой и не хочет ничем заниматься. Пытается как можно больше работы передать другим, обольщает служанок, пользуется своим очарованием, сводя с ума доверчивых молодых девушек и незаметно всучивая им корзины с грязным бельем принца. На тренировки Артура предпочитает смотреть издалека, в галерее арок, там, где февральский жестокий ветер не засыпает снега за шиворот.
По ночам, когда весь замок засыпает, и длинные гулкие коридоры пустеют, пробирается в чужие покои и греется в кольце горячих рук, словно пригревшаяся на груди змея, тяжелыми кольцами сдавливающая легкие.
В долгие зимние вечера он разжигает камин в комнате принца до тех пор, пока там не остается места для дров, так что Артур ругается и ходит в одних штанах, задыхаясь от жары, и маг греется, удовлетворенно шебурша несуществующей чешуей и чувствуя, как кровь неохотно начинает двигаться по венам.
Эмрис совсем не любит холод, и когда пойманная Моргана, после стольких лет бесконечной войны между двумя наследниками престола, сгорает на костре, корчась и истошно крича, Мерлин стоит в первом ряду и греется в янтарном жаре пожирающего колдовскую плоть пламени, и никто из увлеченных казнью людей не замечает, как, охваченные золотистым сиянием, кровавые раны королевского слуги заживают сами собой.
***
На улице тепло, солнечно и веет южным ветром с далеких фермерских полей. Окружающее пространство поражает яркостью красок: изумрудной травой, ярко - красными крышами и стерильно - белыми домами и заборами, синими почтовыми ящиками. На лазурном, уходящим в индиго над самой головой, небе ни облачка, и лишь ослепляющий диск солнца висит ровно посередине. Стивен щурится и прикрывает глаза козырьком из ладони.
Тихо, по узкой дороге в этот час не проезжает ни одной машины, все предпочитают пережидать жару в прохладе собственного дома со стаканом холодного домашнего лимонада, и разноцветные детские велосипеды одиноко подпирают забор у калитки, брошенные торопящимися на обед детьми. В воздухе разливается приторно - сладкий аромат цветов из палисадников и совсем немного - вереск с лугов за городом. Дышится легко и свободно, и хочется брести навстречу бесконечной синеве на горизонте не разбирая дороги.
Тишину, приятно - спокойную и по - сонному умиротворенную, разбавляет лишь неощутимый скрежет флюгера при редком дуновении ветерка, да тихий скрип качелей. Через дорогу на лужайке перед домом раскачивается маленькая девочка. Ей десять, у нее длинные темные кудри, зеленые глаза и легкое ситцевое платье. Ей десять, у нее общительные и добрые родители, души не чающие в своей дочери, и мелодичное имя. Ее обожает вся улица, она учится на одни пятерки, собирает цветы в гербарий и помогает бездомным животным.
Стив чувствует, как приторность ощутимо поскрипывает на зубах.
Девочка улыбчивая, смешливая, очаровательная. У нее звонкий смех, разносящийся между домов, когда она раскачивается высоко - высоко, практически делая "солнышко", и ямочки на щеках. Она танцует, кружится, взмахивает руками, так что ситцевое платье развивается на ветру, и по плечам рассыпаются кудряшки.
Она смотрит пристально, пронзительно, не отпуская ни на шаг.
Ее смех вязко - черный, колкий, острый, холодный, а глаза бесовские, темные и блудные.
В ее глазах плещутся мертвые воды древнего озера, и дети земли раскрывают там пустые глазницы.
Она пляшет, смеется, танцует, движется по кругу, носками чертя еле заметные линии, шепчет, не останавливается, все быстрее, быстрее, быстрее, вырисовывает в воздухе ладонями символы заклятий давно похороненной магии.
Ворожея, колдунья, ведьма.
Фея Моргана.
***
Когда улица окончательно пустеет, Стив поводит плечами. В этом царстве красок, света и счастья он - застывшее бледной костлявой фигурой черное пятно; ворон, блеклыми глазами неотрывно следящий за добычей. Его перья из чешуи, и кровь, нагретая жарким послеполуденным зноем, медленно движется среди сухожилий в ноги, пригвождая к земле.
Он переходит дорогу и утопает ногами в лужайке соседского дома напротив. Опустевшие качели еще чуть покачиваются на ветру. Горячий воздух густеет и плавится, так что становится трудно вздохнуть, а Стивен достает сигарету. Тонкими пальцами обхватывает фильтр, зажимает между обескровленных губ, ищет в карманах коробок, затягивается и выдыхает через нос. Иссушенная солнцем трава быстро занимается от отброшенной спички, и вскоре огонь потихоньку перебирается на идеально выкрашенную стену дома.
Стив спешит вернуться в дом, в тень, где не так жарко и душно.
В щель между занавесками в затхлой холодной комнате он смотрит, как занимается пожар, как выбегает из дома супружеская пара, пытается потушить все больше разгорающееся пламя, практически достигшее кровли, зовет замешкавшуюся дочь. Но огонь жадный, а девочка не появляется даже через несколько минут, когда балки истошно трещат, и крыша крыльца обваливается, загораживая проход и не давая отцу броситься на помощь.
Стивен вместе с Ричардом и остальными соседями таскает ведра с водой к горящему дому, исправно выливая воду за угол, пока никто не видит, и неотрывно смотрит на огонь, греясь и шебурша чешуей, чувствуя, как собственные кольца свиваются все туже.
А потом он злобно сплевывает себе под ноги, когда подъехавшие пожарные, выбив окно и забравшись внутрь полыхающего здания, которое уже ничего не может спасти, выносят на улицу испуганную, но целую и невредимую девочку. Она плачет и обнимает за шею спасителя, и от сбивчивых слов благодарности невыносимо несет фальшью.
Все так увлечены попыткой затушить пламя, неожиданно слишком быстрое и сильное, как будто чем - то подпитанное изнутри, что не замечают, как Стив озлобленной черной тенью уходит в дом.
Он вспоминает все свои прошлые жизни, с самой первой, когда его еще звали Мерлин, и он был обычным королевским слугой.
Первый фаворит Его Величества, генерал, герцог, владелец мануфактуры, среднего дохода дворянин и дальше по накатной, с каждым разом опускаясь все ниже по социальной лестнице.
И в каждой жизни он пытался убить ее, Моргану Пендрагон.
Отравить.
Заколоть.
Оклеветать и отправить на плаху.
И постоянная неудача, итогом которой - очередная смерть Артура от рук сестры, и смерть самой ведьмы от Мерлина, когда уже слишком поздно.
Но, на самом деле, все не слишком важно.
Ведь Мерлин уже знает, как будут звать мать Морганы в следующей жизни.
А значит он станет врачом и объяснит бедной семнадцатилетней беременной девушке всю прелесть абортов.
Паутину практически невозможно порвать, потому что ее хозяин все равно заштопает ее заново.
Но стоит разорвать всего одну ниточку, крепящую клейкую сеть к травинке, как ветер подхватит ее и унесет на далекие острые скалы, а самого паука поглотят морские волны.
***
В комнате темно, затхло и сыро. В луче солнца из щели между занавесками танцует холодный снегопад пыли, в углу тихонько шепчет старый черно - белый телевизор, и на полу такой беспорядок, что даже не хочется слезать с дивана. Жизнь идет своим чередом. Мерлин лежит ногами на прикрытой клетчатым пледом спинке, головой у Ричарда на коленях. В голове пусто, холодно, и кажется, будто сквозняк протекает через нее мягкими волнами, вдавливая в старые пружины. Потолок темный, практически черный, еле угадываются очертания плинтусов. Мерлин падает в него и летит, медленно движется во мгле опустевших курганов.
Он все так же выбирается с Патриком и Норманом на концерты и затяжные пьяные вечера, переходящие в загульные ночи и похмельные утра, и порой ему даже удается вытащить с собой Рича, сонного, хмурого и высокомерного. Хотя кое - что все же меняется.
Все чаще Мерлин ловит на себе долгий, пристальный взгляд Артура. Тот долго не сводит с него глаз, замирает, не моргает, будто ищет что - то или кого - то, и с каждым днем его глаза все больше меняются, темнеют до темно - синего, цвета бушующего моря, практически мглисто - черного.
Эмрис помнит, каким светло - голубым был властный взор его Короля. И как с каждой жизнью он насыщался, менял тона, довлел.
Для парней эти изменения тоже не проходят бесследно. Все чаще они неожиданно замолкают посреди разговора, словно силятся что - то вспомнить, какую - то давно забытую шутку или историю, и ловят себя на ощущении дежавю. Все чаще они как один поворачиваются при появлении Ричарда и замирают в неловком ожидании.
Артур становится все более активным, сам то не замечая держит спину и перестает улыбаться, пригвождает взглядом к месту, когда хочет что - то сказать.
Эмрис чувствует, как магия бурлит вокруг него, наполняет кости, течет по сухожилиям, греет кровь, обволакивая всю Землю плотным куполом. Тени начинают исчезать.
Поэтому Мерлин свивается кольцами вокруг Артура, его чешуя удовлетворенно шебуршит в темноте, и когда Пендрагон обнимает его, неловко скребя сдавленные чем - то невидимым легкие, колдуну становится жарко. Он прикрывает глаза и видит уходящий в небо костер. Он выжидает.
Пока тени не исчезают окончательно, и в отсвете телевизора от неказистого журнального столика на пол больше не падает уродливое пятно.
Вспоминай, мой Король. Вспоминай меня, и я сверну звезды тебе на корону, и вся Вселенная будет королевством твоим.